Литература перестройки стремилась поднять трудный груз проблем современности. Многие рукописи, созданные до перестройки, в старой системе ценностей, утратили свою актуальность. Свои права взяла литература социальная, литература риска, политического, исторического, общественного. Отстраненная художественность отодвинулась на второй план. Она как будто поблекла перед живой динамичной жизнью. Проза, извлеченная из архивных папок, ожившая через годы после смерти авторов, встретилась с прозой только сегодня народившейся, еще не пожившей, и вступила с ней в полемику.
После каждой журнальной публикации того или иного произведения разворачивались самые острые дебаты вокруг вопросов о росте преступности, дефиците веры, наркомании, культе потребительства, губительном и для человека, и для истощаемой природы. Человек и общество выходили на магистраль острых социальных и духовных проблем, где новинки прозы пересекались с проблематикой действительности.
«Белые пятна» отечественной истории стали активно заполнять литература и кинематограф. Литераторы и режиссеры сделали много для перестройки. Опубликованные в журналах 80—90-х годов произведения, статьи стали говорить о том, о чем было принято молчать. С высоты начала XXI века становится ясно, что эти публикации явились своего рода шоковой терапией для общества, познакомили общественное сознание с проблемами, которых сторонилась и избегала литература предшествующих десятилетий. После литературной эпохи скрытой иронии и изображения жизни в соответствии с принципами социалистического реализма мечталась эпоха нового романтизма. Литература обратилась к темам еще вчера запретным, сегодня опьяняющим новизной материала и проблематики. Читателя потрясли своей откровенностью «Людочка» В. Астафьева, «Плаха» Ч. Айтматова. «Дети Арбата» А. Рыбакова. «Белые одежды» В. Дудинцева, «Ночевала тучка золотая...» А. Приставкина, «Мужики и бабы» Б. Можаева, «Васька» С. Антонова, «Зубр» Д. Гранина, «Пожар» В. Распутина, «Исчезновение» Ю. Трифонова.
Большинство этих книг отличали неожиданность, беспощадность правды, стремление сломать представления о дозволенном в современной литературе и недозволенном, о выверенных пропорциях. Они будили мысль и надежду. Создавалось впечатление, что писатели были не в состоянии откладывать свое слово на завтра. Срок и без того был упущен. Надо было наверстывать, пробиваться к человеческим душам. Публицистически заостренные произведения Дудинцева, Айтматова, Гранина лишь отчасти предполагают общий взгляд на затронутые проблемы, философскую панораму. Это романы сенсационные, романы тематической дерзости, и они стали более знаком гласности, чем фактом литературы.
Многие произведения перестройки относятся к литературе факта, литературе шокового воздействия, и даже если многим романам не суждена долгая жизнь, они достойно выполнили свое насущное дело - пробудили энергию нового осмысления, заставили приобщиться к причинам духовной драмы, обозначить ее последствия.
Во многих романах эпохи перестройки публицистический пафос и обличительность подачи материала преобладали над художественностью. Борьба за социальность культуры и нравственность часто оборачивалась пренебрежением самих литературных принципов. Однако фиксации происходящего в действительности или обращения к драматическому историческому факту оказалось мало, для того чтобы серьезно осмыслить явление, дать ему широкое философское толкование.
Публицистика всегда была мощным оружием русской литературы. Роль ее усилилась в советское время, а с середины 80-х годов она переживает как бы второе рождение. Публицистика во многом опередила беллетристические произведения, определила их специфику. Русская художественная литература всегда была публицистична, но не в ущерб художественной рельефности, философской глубине и силе. Она становилась основой проблематики произведений Достоевского и Толстого, явилась частью образной системы их романов.
Во времена исторических сдвигов, реформ и перемен публицистика взваливает на свои плечи ношу самых неотложных забот, треножащих общество. Первая заповедь публицистики — действенность. Отсюда берет начало ее эстетика.
В принципе публицистика с ее энергией тезиса решительно не противостоит художественной прозе. Иное дело, что союз их складывается нелегко, что в использовании средств публицистики требуется высокий художественный такт, который отличает многие произведения 80—90-х годов XX века. Проза, стихи и публицистика возвращали обществу живой и непосредственный исторический опыт. Обогащая сумму знаний общества о своей истории, насыщенные реалиями публикации «новой» прозы сделали ее подлинным человеческим документом.
Культура испытывает потребность переосмысления родословной России XX века. Т. Абуладзе снимает фильм «Покаяние». Образ, подсказанный режиссером, властно вошел в сознание человека, стремящегося поведать о невысказанном прошлом.
«Колымские рассказы» В. Шаламова, «Черные камни» А. Жигулина, «Непридуманное» Л. Разгона, «Крутой маршрут» Е. Гинзбург стали поразительным документом, честно отразившим драматические перипетии отечественной истории. В их произведениях высказана страшная правда о человеке, заброшенном в последние круги ада. Именно опыт собственной жизни привел писателей к созданию законченной эстетической системы, где правда факта поставлена выше художественного домысла.
И все же изображение истории в литературе перестройки часто отличалось любованием абсолютизированным злом и описанием беспросветных трагедий. Поток антисталинских разоблачений привел к тому, что читатель все больше и больше узнавал о сталинских репрессиях и все меньше помнил историю Родины, которая не сводима к именам тиранов. Литература перестройки описывает боль и отчаяние при виде разложения нравов в современном обществе и спрашивает: что с нами стало? И отвечая, обрушивает на читателя описание ужасов истории и бед современной жизни, угнетающих читателя и числом, и катастрофическим смыслом.
Вспоминается иное время. На исходе жизни В. Шукшин задал драматический вопрос: «Что с нами происходит?» И ответил на него. Писатель был далек от обрисовки действительности в самых трагических красках, он не преследовал задачу нарисовать галерею кошмарных событий. Он создает панораму разнообразных народных типов, изображает чудиков, искренних, настойчивых, отчасти невежественных, живущих в эпоху беззакония и глумления над всенародными ценностями. Шукшин рассуждает о неготовности современного человека к свободе, об отсутствии в нем чувства личного достоинства.
Многие же авторы литературы перестройки создавали свои произведения с убежденностью обретенного чувства достоинства, ратуя за новую поэтику, где характеры превращены лишь в знак явления, где публицистические зарисовки объявлялись результатом нового мышления.
Без сомнения, следует учитывать различные идеологические и эстетические позиции писателей, но всем им присуще стремление извлечь нравственные уроки из трагических конфликтов современности, на примерах своих научить читателей душевной тонкости в обращении с ближними. Литература обращается к темам, образам и идеям классической русской культуры. Проблема маленького человека является принципиальной не только для литературного, но и общественного сознания. Ю. Стефанович, С. Каледин в качестве среды обитания своих героев берут периферию той жизни, где строят и разрушают, изобретают и приобретают. Они в стороне от героев, стоящих на авансцене эпохальных событий, но они не унижены своей малостью, а существуют в своем масштабе, не менее важном для истории, чем памятники, домны и банки.
В произведениях В. Маканина портрет факта возвышается до условности притчи, автор задает вопросы о внутренней свободе личности, стремится создать единую философскую меру для оценки истории и частного человека. Рассказы и пьесы Л. Петрушевской отличаются интересом к реальности, неустроенной и драматичной, в которой герои каждый день вынуждены делать выбор. И часто его результаты оказываются не в пользу человека, обладающего искренней и утомленной душою.
В то же время отечественную литературу последней трети XX века характеризует увлечение постмодернистскими экспериментами, при этом не забыты уроки русской классической литературы. Произведения Вен. Ерофеева, С. Соколова, Е. Попова равно наследуют традиции литературного авангарда 20-х годов и идеи западноевропейского постмодернизма. Писатели проводят культурологическую ревизию жанров, художественных образов и тем, создают новую знаковую реальность, пересматривающую сложившуюся систему ценностей. Иронический взгляд постмодернистов на современность вызван ощущением неприложимости нравственных критериев к оценке современности. Поиск идеала часто превращается в словесный интеллектуальный карнавал, что свидетельствует о кризисе подобного типа текстовой интерпретации культуры и реальности.
Неоднозначна и биография поэзии. 60—70-е годы — господство «эстрадной» поэзии. Е. Евтушенко, Р. Рождественский, А. Вознесенский, Б. Ахмадулина собирали стадионы слушателей. В их стихотворениях привлекала публицистичность обсуждаемых проблем, декларативность идеала, эксперименты с формой.
Не менее важна для понимания литературного процесса и лирика поэтов, воспевающих деревню как воплощение морального идеала. Иногда их называют «почвенниками». В поэзии Н. Рубцова, А. Жигулина, Ю. Кузнецова, А. Прасолова, В. Фирсова, С. Куняева, Н. Тряпкина звучат мотивы единения человека с природой, образ покосившейся избы становится аллегорией трагической истории Родины. «Почвенники» нетерпимы к урбанистической агрессии, они апеллируют к духовности человека, пытаются провидеть за контурами действительности осуществленную мечту — Россию народную.
Поэзия выявляет крайности культуры конца XX века. А. Кушнер, О. Чухонцев, В. Леонович, А. Парщиков в своих стихах ищут единения условности и жизнеподобия, интеллекта и чувства. Концептуалисты (А. Еременко и др.) предпочитают поэтику самодовлеющих знаков, отвлеченных от той реальности, которую они вроде бы призваны обозначать, это поэтика схем и стереотипов, расщепляющих возможную синонимию слов и вещей.
Источник: В мире литературы. 11 класс / А.Г. Кутузов, А.К. Киселев и др. М.: Дрофа, 2006
Комментариев нет:
Отправить комментарий