Куда идёт русский язык? Насколько опасно для него вторжение иностранных и просто странных слов? К чему приведёт «языковая свобода»? Об этом и многом другом – в интервью «ЛГ» доктора филологических наук, директора Института лингвистики РГГУ Максима КРОНГАУЗА.
– В вашей книге «Русский язык на грани нервного срыва» есть такие слова: «Глупо говорить о его (языке. – В.Б.) засорённости, глупо вообще пенять на язык, коли жизнь у нас такая. И надо быть терпимее и помнить, что слова суть отражения». Неужели не надо возмущаться тем, что происходит?
– Может быть, и надо, но так специалисты – лингвисты, филологи – рискуют оказаться в изоляции. Они могут поучать, рассказывать, как сделать язык чистым, красивым, но вряд ли от этого ситуация изменится. Единственная приемлемая, во всяком случае для меня, позиция состоит во взаимодействии с обществом и наблюдении за состоянием языка.
Идёт совершенно естественный процесс, ставший следствием огромных внешних изменений – политических, экономических, технологических. Язык становится иным, чтобы обслуживать наши потребности. Это можно обсуждать, об этом можно спорить, но ужасаться и возмущаться, на мой взгляд, неконструктивно.
– Были ли в нашей истории периоды, когда русский язык резко менялся?
– Были. И всякий раз это становилось следствием серьёзных перемен.
Большое количество заимствований появилось в Петровскую эпоху, во время технологического прогресса, всплеска интереса к загранице: баталия, виктория, фортеция, политес, ассамблея. В послереволюционное время, когда возник новый политический строй и изменился весь уклад жизни, возникли слова: ликбез, совдурак, соглашательство, нацмен, женкор.
Мы видим сходство с теми историческими периодами, но в нашем времени есть и своя уникальность. На нынешнее состояние языка огромное влияние оказал Интернет – ничего похожего раньше не было.
– А всем ли «пришельцам» уютно в русском языке?
– Борьба с заимствованиями идёт внутри самого языка. Чужое слово либо исчезает, либо осваивается и перестаёт восприниматься как иностранное. Можно привести массу примеров, когда оно обрусело. Различных заимствований в русском языке огромное количество, и ничего страшного в этом нет.Русский язык тоже активно использует свои ресурсы на освоение новых слов, на их «одомашнивание».
– В конце сороковых – начале пятидесятых годов, когда шла «борьба с низкопоклонством перед Западом», русский язык «чистили» от иностранных слов. «Голкипер» заменили «вратарём», «норд» – «севером», «шофёр» – «водителем». Это помогло языку?
– Пока действовал запрет на иностранные слова, использовались только русские. Но как только позволили выбирать, они стали конкурировать между собой. Такой же «спор» шёл и между другими словами.Приведу пример иного рода. В XIX веке министр просвещения России славянофил Александр Семёнович Шишков в противовес иностранным предложил использовать русские слова – например, мокроступы вместо галош, трупоразъятие вместо анатомии, шарокат вместо бильярда. Но насильственное внедрение не имело успеха.
Много и часто использовал в своих произведениях новые слова Александр Исаевич Солженицын. Но в русский язык – об этом можно сожалеть или признать справедливым – они не вошли. Также можно спорить о том, какие слова лучше – русские или заимствованные.
– Что вы скажете о словах-паразитах? Обо всех этих «как бы», «конкретно», «в натуре»…
– Конечно, в больших количествах они режут слух, мешают коммуникации. Но их дозированное использование, по-моему, допустимо – они заполняют паузу, дают человеку подумать, что сказать дальше.
– Ваша идея создать музей вышедших из употребления слов наверняка нашла отклик…
– Нужна коллективная память, когда люди будут вспоминать старые, дорогие сердцу слова, связанные, может быть, с памятными событиями в жизни, и «сдавать» их в музей. Как осуществить такую идею? Парадоксально, но для сохранения традиций нужно использовать новые технологии. Эта идея, скорее всего, будет реализована в Интернете.
– Нынешняя молодёжь, мягко говоря, «не отягощена» грамотностью. Не оттого ли, что мало читает?
– Утверждать, сколько они читают, я не могу. Сегодня читают иначе и другое. Книжки менее популярны, информацию молодые люди в основном черпают из компьютера.
При общении со своими студентами я поражаюсь несовпадению наших с ними базовых знаний. Более того, сейчас вообще нет общепризнанного обязательного канона. Раньше были произведения, которые читали все – например, «Мастер и Маргарита»… Люди «перекликались» цитатами – из Ильфа и Петрова, Окуджавы, братьев Стругацких, Трифонова. Сейчас это невозможно – мы потеряли общее поле, на котором существовали.
Почти не осталось точек соприкосновения не только между представителями разных поколений, но и между сверстниками. Нельзя сказать, что все молодые знают одни и те же тексты.
– Каким вам видится русский язык будущего? Чем сердце лингвиста успокоится?
– Прогнозы – дело неблагодарное. Но в сегодняшнем обществе заметна тяга к консерватизму, в том числе языковому. Общество в штыки принимает различные изменения в словарях, вплоть до включения туда новых слов. Так, недавно всерьёз обсуждалось, нужно ли включать в словарь слова гламур и блог, хотя они не просто вошли в русский язык, но и употребляются чаще, чем многие исконно русские слова. Однако консерватизм – всего лишь одна из существующих тенденций.
Язык, как показала история, подвержен внешним влияниям. И если в политической и социальной жизни, а также в области технологий нас ждут перемены, это снова отразится на языке.
Беседу вёл Валерий БУРТ
